Вилла Штука — это своеобразный автопортрет художника, его манифест «нового стиля жизни».
Этот странный дом, отчасти похожий на замок с картины Бёклина «Остров мертвых», Штук построил на месте, которое Людвиг Баварский, прославившийся своей меценатской деятельностью, предназначал для вагнеровских фестивалей. Строительство этого дома, обещавшего стать воистину крепостью, цитадеью искусства, башней из слоновой кости, было задумано Францем Штуком давно — возможно, еще в первые годы его безбытного существования в Мюнхене. Художник приступил к строительству своего «замка», как только представилась возможность. Строительство шло очень быстро. Начатое в 1895 году, здание к 1897 году в целом было завершено. Но еще долго продолжались отделочные работы, ведшиеся под неусыпным руководством владельца виллы.
Что касается интерьеров виллы, то они рождают двойственное впечатление. С одной стороны — несомненно, что они созданы весьма талантливым мастером. С другой — возникают сомнения в непогрешимости вкуса их автора. Обилие позолоты, декоративных деталей, алтарь Орфея в Музыкальном салоне, звездное небо под потолком и массивные рамы картин (рисунки для каждой из этих рам Штук делал сам) — все это кажется нам, современникам эпохи архитектурного минимализма и типовых проектов, «немного слишком избыточным».
Разумеется, здесь следует учитывать особенности исторического контекста. Эпоха модерна ознаменовалась подлинным архитектурным бумом — как в Европе, так и в России. И если тогда здания, строившиеся «модернистами», скандализировали общественность, то сегодня они являются общепризнанными архитектурными жемчужинами. Например, о знаменитом «мавританском дворце» Арсения Морозова на Воздвиженке в Москве, ныне считающемся одной из интереснейших столичных достопримечательностей, сохранилась следующая легенда. Участок земли под строительство дома Арсению Морозову (двоюродному племяннику Саввы Морозова) подарила его матушка, богатая промышленница (урожденная Хлудова). К разработке проекта Морозов привлек архитектора Мазырина, поведав ему свое желание «построить дом, какого в Москве доселе не было». Желание заказчика было удовлетворено. А мать Арсения Морозова, осмотрев новое жилище своего сына, громко выругалась: «Раньше только я знала, что ты дурак, а теперь об этом знает вся Москва».
Интересно также отметить, что именно во второй половине XIX столетия у художников, до той поры скромно оформлявших картинами или настенными росписями покои государей и интерьеры церквей, появилось желание строить доя себя. Первопроходцами в этом смысле были прерафаэлиты. Здесь уместно вспомнить дом, построенный архитектором Филиппом Уэббом для художника, писателя и теоретика искусства Уильяма Морриса. Это здание, названное «Красным Домом» , стало одним из самых необычных архитектурных сооружений своего времени. Спустя некоторое время — тоже в Англии — появился
еще один «предмодернистский» архитектурный памятник: дом Фредерика Лейтона. Внешне он вполне респектабелен, однако интерьеры его, созданные архитектором Атчисоном по рисункам Лейтона, поражают воображение. Особенно интересен Арабский зал (1877-79), украшенный восточной керамической плиткой, позолотой, фризом с сутрами из Корана. По оригинальности и роскошеству Арабский зал едва ли уступит Музыкальному салону с алтарем Орфея, созданному Штуком у себя на вилле.
Эпоха «ар нуво», для которой было характерно стремление к слиянию искусства и жизни, «подстегнула» развитие архитектуры и дизайна. Художники теперь не желали ютиться в «одинаковых» домах, они хотели, чтобы не только в мастерской, но и в спальной, и в столовой, и в туалетной комнатах их окружало искусство. И, усиливаясь как можно более полно выразить себя в своих архитектурных проектах, создать своеобразные «автопортреты в камне», они время от времени допускали погрешности против вкуса. Не удалось миновать этого и Штуку. Хотя, безусловно, его вилла является одним из интереснейших «памятников стиля жизни» эпохи «Мюнхенского Сецессиона».
Штук всегда уделял большое внимание обрамлению своих картин. Он не принадлежал к художникам, полагавшим, что их дело — писать картины, а не делать рамы. Некоторые полотна Штука вообще сложно представить без массивных рам, площадь которых едва ли не превышает площадь самого холста. Практически всегда он сам делал рисунки для них, всегда требовал, чтобы мастера неукоснительно придерживались этих рисунков. Но по-настоящему серьезным его отношение к обрамлению картины и к ее интерьерному окружению стало в период строительства мюнхенской виллы. Теперь ставилась задача не просто «одеть» рамой одну картину, но разместить в пространстве комнаты несколько картин так, чтобы и они сами, и их рамы создавали некое гармоническое единство. И сочетались при этом с друтими предметами интерьера — мебелью, коврами, скульптурами. Выполнение этой задачи потребовало от художника недюжинной дизайнерской фантазии.
